Кремлевское дело. Кремлевское дело: что произошло в действительности

Обострение кризиса ЦИК с клубничкой. «Кремлевское дело» Однако, прежде чем перейти к осуществлению намеченных реформ и вступить в схватку с бюрократией, Сталину предстояло обезопасить свой тыл. В нашем нынешнем понимании Сталин, Верховный Главнокомандующий Великой

И послужило среди прочего разрушению остатков коллективного руководства:

В деле Енукидзе проявились взаимоотношения между Сталиным и его соратниками на исходе периода «коллективного руководства», а само это дело было очередным ударом, разрушавшим остатки влияния Политбюро. Существуют весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлёвскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных по этому делу, делал на них пометы и давал указания НКВД

Энциклопедичный YouTube

1 / 1

Разведопрос: Сергей Кредов про убийство Кирова

Субтитры

История

Пленум, единогласно исключил Енукидзе из партии [ ] . Его отправили директором харьковского автомобильного треста [ ] , а в 1937 и вовсе расстреляли .

Каменев, который уже сидел в тюрьме по делам «Союза марксистов-ленинцев » и «Московского центра», вновь оказался на скамье подсудимых.

В итоге, привлеченные по «кремлёвскому делу» лица как на предварительном, так и на судебном следствии военной коллегией Верховного суда СССР были признаны виновными в следующем: «В 1933-1934 годах среди части служащих правительственной библиотеки и комендатуры Кремля образовались контрреволюционные группы, поставившие своей целью подготовку к совершению террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и в первую очередь против Сталина. В состав контрреволюционной террористической группы служащих правительственной библиотеки входили: Розенфельд, Муханова, Давыдова, Бураго, Синелобова и Раевская, причём руководящая роль в этой группе принадлежала Розенфельд и Мухановой, которые сами готовились совершить террористический акт против Сталина. Барут и Корольков, не входя в эту группу, тем не менее принимали активное участие в контрреволюционной деятельности этой группы, зная о террористических планах Розенфельд и Мухановой.

В состав контрреволюционной террористической троцкистской группы комендатуры Кремля входили бывший дежурный помощник коменданта Кремля Дорошин В. Г., бывший секретарь для поручений при коменданте Кремля Синелобов А. И., бывший дежурный помощник коменданта Кремля Павлов И. Е., бывший комендант Большого Кремлёвского дворца Лукьянов И. П. и бывший начальник административно-хозяйственного отдела комендатуры Кремля Поляков П. Ф. Руководящая роль в этой группе принадлежала Дорошину и Синелобову. Связь между обеими группами поддерживалась через Синелобова и его сестру Синелобову К. И., сотрудницу правительственной библиотеки, причём оружие для совершения террористического акта Розенфельд Н. А. должен достать Синелобов А. И. Он же, Синелобов, намечался одним из исполнителей террористического акта. В тот же период времени в Москве существовала контрреволюционная троцкистская террористическая группа из числа некоторых военных работников и контрреволюционная группа из бывших белогвардейцев, причём обе группы основной своей целью ставили подготовку и осуществление террористического акта против Сталина.

В состав контрреволюционной троцкистской террористической группы военных работников входили: ответственный работник НКО Чернявский М. К., слушатели Военно-химической академии Козырев В. И., Иванов Ф. Г. и инженер ЦАРИ Новожилов М. И. Руководящая роль в этой группе принадлежала Чернявскому, который установил во время заграничной служебной командировки связь с зарубежной троцкистской организацией, получил от неё задание подготовить и совершить террористический акт против Сталина. Непосредственными исполнителями террористического акта намечались Иванов и Новожилов. Связь этой группы с контрреволюционной группой комендатуры Кремля поддерживалась через Козырева, который неоднократно встречался с Дорошиным.

В состав контрреволюционной террористической белогвардейской группы входили бывшие белогвардейцы: Синани-Скалов Г. Б., Гардин-Гейер А. А., Воронов Л. А., Сидоров А. И. и жена Воронова, она же сестра Синани-Скалова - Надежда Скалова. Руководящая роль в этой группе принадлежала Синани-Скалову, который был связан с активными деятелями зиновьевско-каменевской подпольной контрреволюционной организации Мадьяром и другими. Непосредственная связь белогвардейской группы с контрреволюционной террористической группой служащих правительственной библиотеки поддерживалась через Муханову.

Деятельность контрреволюционных террористических групп стимулировалась одним из организаторов и руководителей бывшей зиновьевской подпольной контрреволюционной группы Л. Б. Каменевым, который в 1933-1934 годах систематически допускал злобные клеветнические выпады против руководства ВКП(б) и особенно против Сталина. Непосредственная связь Каменева с контрреволюционной террористической группой служащих правительственной библиотеки поддерживалась через его брата Н. Розенфельда. Он, встречаясь с Мухановой и Корольковым, распространял исходящую от Каменева контрреволюционную клевету против руководства ВКП(б) и Советского правительства, в особенности против Сталина, вел контрреволюционную агитацию и принимал непосредственное участие в подготовке террористического акта против Сталина. Служащие кремлёвских учреждений Кочетова М. Д., Конова А. И., Минервина Л. Н., Гордеева П. И., Авдеева А. Е. и бывший белогвардеец Руднев С. А. в 1933-1934 годах вели антисоветскую агитацию и распространяли контрреволюционную клевету о руководителях ВКП(б) и Советского правительства».
По мнению историка Ю. Н. Жукова ,

Ежов не заметил или, во всяком случае, не обратил внимания на многие странности, противоречия, явные несуразности в переданных ему материалах, которые должны были его насторожить. Например, что Муханова никак не годилась на ту роль, которую ей отвели [следователи] Молчанов и Каган . При всём желании она не могла проникнуть в Кремль для совершения теракта, ибо в декабре 1933 г. уволилась из правительственной библиотеки и перешла на работу в Кинокомбинат. По той же причине она не могла сообщить Бенксон сведения о системе охраны Кремля, действующей в настоящем, а не в прошлом. Более того, решающим для Ежова при оценке результатов следствия должен был стать вопрос: зачем «разветвлённой контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины ЧК, люди прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием. Люди, руководившие обеспечением безопасности членов узкого руководства, в том числе и Сталина, а потому знающие все слабые места системы охраны в Кремле, чем и должны были воспользоваться прежде всего. Но Ежов не придал значения такому важному обстоятельству, проигнорировал его, бездумно восприняв версию НКВД

Обвинительное заключение не составлялось, а в постановлениях указана общая формула обвинения - «контрреволюционная деятельность». Из 30 осужденных 14 человек виновными себя не признали.

В ходе судебного заседания Каменев в предъявленном ему обвинении виновным себя, как и на предварительном следствии, не признал и показал, что «…после того как в 1932 году он пересмотрел идейные основания своей борьбы с руководством партии, в частности со Сталиным, у него никакой озлобленности против него не было и быть не могло», что о «террористической группе» в правительственной библиотеке в Кремле, якобы готовившей убийство Сталина, ничего не знал. Обвинение Каменеву не предъявлялось четыре месяца, с материалами дела он ознакомлен не был, никого из подсудимых по данному делу, кроме своего брата Розенфельда, его бывшей жены Розенфельд и племянника, не знал. Позднее осужденный вторично к расстрелу племянник Каменева Розенфельд в судебном заседании в заявил, что его показания, которые он давал в 1935 на предварительном следствии по «кремлёвскому делу», неверны. В - гг. Главной военной прокуратурой проводилось расследование этого дела по вновь открывшимся обстоятельствам, в ходе которого установлено, что дело было инициировано НКВД СССР. Никаких доказательств виновности вышеупомянутых лиц нет [ ] . Бывшие сотрудники НКВД СССР, занимавшиеся этим делом в 1937-1938 гг. были осуждены.

Тельман Гдлян: «Я не проиграл. И все, кто с нами работал по делу, не проиграли. Мы сделали всё, что от нас зависело. Проиграло государство»

Гостиница «Шелковичная» утопала в зелени. Жара выжимала из растений дурманящие восточные запахи. Не хотелось ни двигаться, ни думать. Я наблюдал, как пожилой узбек из шланга поливал газон и завидовал ему: среди зноя эта работа казалась самой лучшей на свете. Кроме меня, за поливальщиком наблюдал ещё один человек - в отутюженных чёрных брюках и белоснежной рубашке. Я без труда узнал его - к тому времени его фотографии обошли все советские СМИ. Это был следователь Генеральной прокуратуры Союза ССР Тельман Хоренович Гдлян. Он возглавлял бригаду, которая расследовала так называемое узбекское дело - об экономических преступлениях в республике и коррупции в её руководстве. Газеты и журналы публиковали снимки изъятых денег и драгоценностей у партийных и государственных чиновников. Под следствием оказались бывший министр хлопкоочистительной промышленности Узбекистана, бывший первый секретарь ЦК компартии республики, первые секретари обкомов партии, генералы МВД…

Следователи Николай Иванов и Тельман Гдлян - народные депутаты СССР, май 1989

Фото: ВЛАДИМИР ФЕДОРЕНКО/«РИА НОВОСТИ»

Мы познакомились. Тогда я впервые услышал подробности о системе поборов, начинавшихся тоненьким ручейком в самых низах, и заканчивавшихся полноводными денежными реками в сановных кабинетах. Гдлян рассказал, что взятки текут и за пределы республики - в Кремль. Поэтому он называл это дело не узбекским, а кремлёвским.

То было ещё советское время. И хотя за окном вовсю бушевала перестройка, нехорошо отзываться о высокопоставленных партийных функционерах было ещё не безопасно. Иногда мы встречались за обеденным столом в гостиничной харчевне. Рядом с Гдляном всегда садился заместитель начальника Главного следственного управления Генеральной прокуратуры СССР Виктор Илюхин, приехавший в те дни из Москвы. По тому, как они вели разговор, как держались по отношению друг к другу, у меня сложилось впечатление, что они - единомышленники и надёжные партнёры. Но, как оказалось, это было обманчивое впечатление. С воспоминания о встрече в гостинице «Шелковичная» и началась наша беседа с Тельманом Хореновичем:

Я не мог тогда предположить, что ваш шеф, так поддерживавший вас в расследовании уголовного дела, спустя два года будет требовать возбудить уголовное дело уже в отношении вас лично - «за применение незаконных методов ведения следствия».

И я не мог этого представить. Свои действия мы всегда согласовывали с руководством Генеральной прокуратуры, и там нас активно поддерживали. Наша бригада была сформирована в 1983 году, шесть лет мы всё делали правильно, а потом вдруг оказалось, что «нарушали социалистическую законность». Дескать, мы, чтобы добиться нужных показаний, применяли пытки. Это была бесстыжая ложь! И исходила она от наших коллег!

Насколько знаю, ваша бригада была сформирована на основании решения Политбюро. Инициатором выступил тогдашний Генеральный секретарь ЦК КПСС, бывший начальник КГБ Юрий Андропов.

Именно так всё и было.

Если руководство Генеральной прокуратуры формировало бригаду по решению столь высокого уровня, если оно отдавало себе отчёт в том, каким сложным делом придётся ей заниматься, какие фигуры, возможно, будут привлечены к ответственности, вряд ли оно легкомысленно подошло к подбору руководителя следственной бригады.

Полагаю, да. Что касается пыток… Никогда за все годы своей практики я не прибегал к этим средневековым методам. Я сам расследовал дела в отношении сотрудников милиции и прокуратуры, которые в своей работе использовали недозволенные методы, а затем несли за это заслуженное наказание. Пытки, издевательства над арестованными я всегда считал действием аморальным и преступным. Те, кто расследовал дело в отношении меня и моего коллеги Николая Иванова, прекрасно это знали. Они не обнаружили ничего. В противном случае, вы понимаете, чем бы всё для нас закончилось. Должен заметить: за всю свою долгую следственную практику я не допустил в работе ни одного брака. Ни одного!

- Вас обвиняли в том, что вы арестовывали людей тысячами.

Наша пропаганда великолепно освоила известный принцип: чем чудовищнее ложь, тем быстрее в неё поверят. Я помню цифру, которая фигурировала: 28 тысяч арестованных. Да для этого впору создавать концлагеря! У нас было всего 64 арестованных. Но что тогда произошло на самом деле? Местные власти, видя, что ситуация с поборами чрезвычайно накалилась, решили взять её под контроль: сами как бы включились в борьбу за законность - стали арестовывать рядовых граждан, замеченных в подношениях. Я вынужден был направить несколько писем руководству Генпрокуратуры СССР с объяснениями, что происходит в республике, и с требованием добиться прекращения массовых арестов. Я доказывал: бороться нужно не со «стрелочниками», которых вынуждают давать взятки на каждом шагу, а с теми, кто в республике создал такую систему. На мои письма не обратили внимания. Тогда я направил секретную докладную записку Горбачёву. Но и это не помогло.

Генеральный прокурор СССР Александр Рекунков (в центре) и заместитель генпрокурора Александр Сухарев (справа) рассматривают изъятые деньги и ценности

ВНУТРЕННЕЕ УБЕЖДЕНИЕ СЛЕДОВАТЕЛЯ

- Давайте вернёмся к тому времени, когда вы принимали решение, кем стать.

Я никогда не мечтал стать следователем. Я лишь хотел получить юридическое образование. Из всех гуманитарных дисциплин, на мой взгляд, именно юридическое образование даёт знания, с которыми можно реализовать себя в самых разных сферах. Поступил в Саратовский юридический институт. Я был очень активен, круг моих интересов был довольно широк. Например, при институте создал студенческий клуб интересующихся международными отношениями и политикой. Старшекурсники обсуждали на нём всё, что считали нужным. Клуб приобрёл такую популярность, что стал общегородским. На меня имели виды в обкоме комсомола. Но прокурор Ульяновской области Найдёнов скорректировал мои планы.

- Тот самый Найдёнов, который затем стал заместителем Генерального прокурора Союза ССР?

Тот самый. После окончания института меня направили в Ульяновскую область, и Виктор Васильевич, вместо того чтобы по договорённости отдать меня обкому комсомола, заслал в городок с названием, созвучным Парижу - Барыш. Доставил меня туда «кукурузник», высадил в поле. На машине добрался до центра - глухомань и тоска! Так я стал следователем.

- Ну и как?

Ничего. Начал учиться. Мне повезло с первым учителем. Им стал районный прокурор Сергей Петрович Трофимов. Участник войны, полный кавалер ордена Славы! Он меня научил работать с ручкой - правильно оформлять документы. Придирался ужасно. И то я не так написал, и это неверно изложил, и не тот смысл придал предложению… Заставлял переписывать, а я злился. Но потом был благодарен за науку.

- Каким было ваше первое дело?

Оно было связано с подпольными абортами. Одна дама занималась этой незаконной деятельностью. Сотрудники милиции, что называется, накрыли её, а я вёл уголовное дело. Скандальное дело. Дама оказалась близкой родственницей председателя райисполкома. Представляете, что тут началось!

- Вы испортили отношения с местной властью?

Не совсем. Это было только начало. На автобазе я столкнулся с её начальником - дюжим мужиком, отсидевшим, как потом оказалось, за хищения в крупных размерах. Ни за что ни про что он обхамил меня. Я подал на него в суд. У меня был свидетель, лейтенант милиции. Он дал слово свидетельствовать в суде. Меня начали обрабатывать. Не кто-нибудь, а сам председатель районного суда! Личность никчёмная - пьянчуга. Я на уговоры не поддался. А вот лейтенанта - сломали. Оказавшись без свидетеля, я проиграл суд. Но обжаловал его в вышестоящей инстанции. Вызывает меня Найдёнов, прокурор области, требует отозвать иск. «Если я всё так оставлю, - говорю прокурору, - то как смогут поставить на место хама рядовые граждане?» Оказывается, Найдёнову звонили из отдела административных органов обкома партии, просили замять скандал. «Через год я тебя заберу из этой дыры», - пообещал прокурор. Было очень соблазнительно поддаться искушению. Но я отказался забирать из суда заявление. Разумеется, проиграл и на этот раз. «Вы же понимаете, что я прав», - сказал я в суде. Решение было не в мою пользу, но один из трёх судей выразил особое мнение - поддержал меня.

- Какой урок вы извлекли из этой истории?

Что не надо никого бояться. И не надо соблазняться на всевозможные посулы. Если убеждён в своей правоте - иди до конца. От этого сам станешь крепче, а недруги твои станут тебя уважать.

- И вы остались в дыре?

Ненадолго. Вскоре меня перевели в прокуратуру Заволжского района Ульяновска. Но и тут работа началась с конфликта. Убили хорошего парня - Валеру Иванова, студента. Убийцу найти не могли, как ни старались. А тут подвернулся молодой да не опытный. Мне это дело и подсунули. Не успел я разобраться, что к чему, как вызывает районный прокурор и радостно сообщает: всё, дело раскрыто! Его поддерживал заместитель начальника районной милиции по уголовному розыску. Оказывается, один из подозреваемых по фамилии Хохлов написал явку с повинной. Я изучил дело, поговорил с предполагаемым убийцей. Чем больше погружался в детали, тем сильнее во мне росло внутреннее убеждение: не виноват этот парень.

И тут я вспомнил профессора Познанского, которому во время учёбы немало потрепал нервов. Один из важнейших принципов уголовного права - внутреннее убеждение следователя, прокурора, судьи… Без него немыслимо справедливое решение. Это нам, студентам, втолковывал профессор. Я этого не понимал. О каком правовом значении внутреннего убеждения можно говорить, спорил я, если у каждого внутреннее убеждение своё: у вора, у взяточника, у милицейского оперативника?.. И только теперь, когда передо мной сидел человек, утверждавший, что именно он совершил убийство, я начал понимать, о чём говорил профессор Познанский.

У меня ещё не было доказательств его невиновности, но всё, что я знал о деле, подсказывало: не он! Я так и сказал прокурору. Поднялся шум. Общественность возмущается, обком партии негодует. Еду в следственный изолятор, беседую с Хохловым, говорю, что это не он убил студента. Тот стоит на своём. Но во время второй нашей встречи в СИЗО парень всё же признался: не убивал, его уговорили взять преступление на себя. Однако напрасно я радовался. Спустя месяц объявляют о втором убийце - Валерии Орлове. На этот раз всё было гораздо серьёзнее. Мне предъявили протокол следственного эксперимента: на месте преступления Орлов подробно рассказал, где и как убивал. Предъявил окровавленный нож, носовой платок… Все его признания записаны на магнитофон. Мне сказали: «Теперь тебе всё понятно?» А я до мелочей вспоминал всё, что говорил профессор Познанский. Вникал в детали дела - не вытанцовывается!

Волна негодования поднялась ещё пуще. Как-то пришёл слегка под градусом дядя убитого и такого наговорил! А было мне тогда всего тридцать. И тогда я организовал встречу Орлова с его мамой, отцом и дядей. Все убеждали его сказать правду. Но Валерий не поддался на уговоры. Не подействовали ни мамины слёзы, ни рассерженный тон дяди… Я встречался с ним ещё дважды. И наконец Орлов сказал правду. Оказывается, незадолго до убийства из мест лишения свободы вышел его товарищ, он и совершил преступление. При разоблачении ему грозила смертная казнь. А если Орлов всё возьмёт на себя - получит лет десять. Такова мотивация лжи.

- А как дядя погибшего? Не извинился?

Извинился! Это было самое приятное в том скандальном деле.

Это правда. Но у него есть две стороны: он придаёт определённую уверенность в собственных силах и в то же время ко многому обязывает. Когда у тебя мало опыта, ты молчишь. Когда же появляется опыт, появляется и более широкое видение проблемы. И ты начинаешь об этом говорить. Зачастую себе во вред. Когда Найдёнов ушёл на работу в ЦК КПСС, к нам в прокуратуру Барышского района приехал новый областной прокурор. Я воспользовался этим и решил раскрыть ему глаза на безобразия, которые происходили в районе. Прежде всего на то, как себя вели партийные и государственные руководители, служители закона. Например, рассказал о том, что весь состав суда с прокурором и адвокатом выпивали, затем вернулись в зал судебных заседаний и в таком состоянии стали вершить правосудие! Эти люди подрывали авторитет власти, разрушали общественную мораль. С трибун проповедовали одно, а сами жили совсем по-другому. Прокурору мои откровения не понравились. Он невзлюбил меня. Моим коллегам повышали звания, их продвигали по службе, а меня, несмотря на очевидные успехи в работе, не замечали. Как-то представили через звание на капитана, но отдел кадров не пропустил, и я продолжал ходить в лейтенантах. Это угнетало. Я даже хотел уволиться. Но в областной прокуратуре замом работал очень славный человек - Евгений Анатольевич Брагин. Вопреки воле начальника, он настоял на своём: меня перевели в область, присвоили звание капитана. Брагин был моим учителем. Как-то он сказал: «Ты мне напоминаешь мою молодость». Я очень дорожил этим. Брагин сгорел на работе - у него остановилось сердце. Я тогда почувствовал себя сиротой. Удивительная вещь! Когда меня пригласили в Генеральную прокуратуру, областной прокурор, тот самый, который так невзлюбил меня, который не хотел меня брать в областную прокуратуру, уговаривал остаться. Я отказался. И он дал мне блестящую характеристику!

Золотые украшения, изъятые бригадой Гдляна у первого секретаря Бухарского обкома КПСС Абдувахита Каримова

ДЕЛО НА КРЕСЛО НЕ МЕНЯЮ!

- А в каком звании вас уволили из Генпрокуратуры?

В звании полковника.

Я знал одного чеченца из охраны Дудаева. Он окончил военное училище, но ходил в звании прапорщика. Когда я поинтересовался, почему ему не присвоили звание офицера, тот ответил: «За строптивость!» Видимо, и вам не присваивали звание по той же причине?

Звание генерала мне предлагали. И не раз. Но это был торг. Впервые это произошло в 1985 году. Меня вызвал начальник Следственной части Прокуратуры СССР Каракозов и от имени руководства прокуратуры заявил следующее: документы на присвоение мне звания государственного советника третьего класса направлены в Президиум Верховного Совета СССР; как только я соглашусь свернуть «узбекское дело», спустя несколько дней выйдет указ о присвоении мне генеральского звания. «Это не по совести и не по закону», - сказал я. Мы не договорились. В следующий раз меня пригласил уже генеральный прокурор Рекунков. В его кабинете присутствовали всё тот же Каракозов и заместитель генерального Сорока. Рекунков попросил проинформировать о ходе следствия. Я откровенно обрисовал картину: из Узбекистана коррупционные связи ведут в Кремль. «Прекратите! - довольно сердито, даже зло сказал генеральный. - Передавайте дело в суд!» Сорока активно его поддерживал. Каракозов молчал. Я смотрел на трёх высокопоставленных чиновников прокуратуры и ощущал огромную разницу между ними и собой. Они были в страхе и панике. Им приказывали, и они боялись ослушаться. Они готовы были преступить закон, лишь бы остаться на своих должностях. Я же был внутренне свободен! Я не держался за свою должность. И правда, и закон были на моей стороне.

В Узбекистане мне предложили должность прокурора республики. Решили и жилищный вопрос: квартиру подобрали в невзрачной советской пятиэтажке. Но зато эта квартира имела пять комнат и баню! Они знали, что я люблю попариться. Я отказался.

В 1989-м меня снова пригласили к генеральному прокурору, которым на то время уже стал Сухарев. Он предложил направить меня прокурором Армении. Сказал, что вопрос согласован с Горбачёвым. Я собрал самых доверенных следователей, работавших со мной по «кремлёвскому делу». Мы понимали, что должность мне предлагают не от большой любви ко мне. Но высокий пост давал целый ряд преимуществ. Мы решили: нужно соглашаться. Только при условии - я продолжу возглавлять следственную группу. Работа отлажена, и мой заместитель Николай Иванов, человек профессиональный и твёрдый, вполне мог справиться в моё отсутствие. На том и порешили. О своих условиях я поставил в известность Сухарева, и тот, согласившись с ними, направил меня для собеседования в ЦК КПСС. Там меня встретили как родного. Все пожимают руку, хвалят, поздравляют. Вскоре созывают коллегию Генеральной прокуратуры. И снова поздравления, комплименты. Аж приторно было! Сухарев заверяет меня в том, что через год-полтора заберёт к себе замом. И как бы между прочим, словно речь шла о чём-то мелком и уже решённом, говорит: «Сдавайте дело и поезжайте в Армению». «Какое дело?» - удивился я. «Узбекское», - пояснил он. Я ответил: «Дело на кресло не меняю!» Сухарев ещё часа два меня обрабатывал, но я на уговоры не поддался. Тогда меня принял Горбачёв. В его кабинете присутствовало несколько членов Политбюро и первые лица из руководства правоохранительных органов. Он хвалил меня за упорство и профессионализм, похлопывал по плечу, говорил, что я должен занять достойное место в правоохранительной системе. И советовал прекратить «узбекское дело». На что я ответил: «Я нахожусь в высшей точке государственной власти. А такое впечатление, что попал на алайский рынок». Я не принял предложение Горбачёва, развернулся и покинул его кабинет. И вслед услышал: «Вы плохо кончите».

- Вы действительно могли плохо кончить.

Я был готов ко всяким неожиданностям. О том, как прошла встреча в Кремле, я рассказал Николаю Иванову. Я сказал ему: «Эти люди хотят разрушить дело. Я вынужден буду возбудить уголовное дело и в отношении Горбачёва». Думаю, наш разговор прослушивал КГБ. Из прокуратуры нас с Ивановым уволили мгновенно. Вот почему, когда на Съезде народных депутатов СССР, на котором Горбачёва избрали первым президентом страны, весь многотысячный зал стоя аплодировал ему, я, единственный, продолжал сидеть.

СЛЕДОВАТЕЛЬ - НЕ ПАЛАЧ

- Насколько мне известно, вам ещё раз предлагали высокую должность.

Это уже было в 1996-м. Готовились к президентским выборам. Команда Ельцина предложила стать заместителем генерального прокурора по следствию. Я понимал: им нужен не я, им нужно моё имя. Поэтому отказался.

- Наверное, не всякий устоял бы перед такими лестными предложениями!

Это были серьёзные искушения. Оглядываясь на свою жизнь, могу сказать: если я чем-то и могу гордиться, то тем, что устоял перед ними. И не изменил делу, которому служил.

- Вас иногда упрекают в том, что вы больше занимались политикой, чем следствием.

Что такое политика? Это решение общих, глобальных вопросов. Наша следственная бригада вскрыла систему взяток, в которой были замешаны едва ли не все главные лица республики. Когда мы на огромном листе ватмана составили схему движения денег, пришли в ужас. Первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев дал показания: взятки шли в Москву, во многие министерства и ведомства, в том числе и в ЦК КПСС. Как вылечить эту заразу? Ни Гдлян, ни Иванов, ни сотни других профессиональных и мужественных следователей не смогли бы переломить ситуацию. Потому что в стране многое прогнило. Конечно, мы могли бы, как нам советовали, ограничиться несколькими крупными фигурами, передать дело в суд. Вроде бы и долг выполнили, и авторитет заработали, и серьёзных врагов не нажили. Но корневая система осталась бы та же! Она стала бы воспроизводить новых Усманходжаевых, Адыловых, Мусахановых…

Требуя полного расследования «кремлёвского дела», мы тем самым хотели показать степень проблемы, в которую упёрлась страна. И не наша вина в том, что преступление оказалось столь масштабным. Мы не могли свернуть, скомкать расследование. При колоссальном давлении, которое на нас оказывали со всех сторон, у нас оставался единственный выход - апеллировать к общественности. Именно поэтому я взял слово на Съезде народных депутатов. Именно тогда страна узнала о том, что взятки берут и в ЦК.

То, что вы сделали в «узбекско-кремлёвском деле», очень напоминает ваш порыв, когда вы ещё работали в Барышском районе: попытались раскрыть глаза областному прокурору на местные безобразия.

Верно. Только с его участием, в рамках его возможностей, можно было как-то повлиять на ситуацию.

Ваш коллега, Валерий Евграфович Костарев, расследуя уголовное дело в связи с августовским путчем 1991 года, во время одного из обысков обнаружил весьма любопытный документ. Из него следовало, что именно на Политбюро принималось решение остановить следственную группу Гдляна - Иванова, которая «зашла слишком далеко». С этого момента и началась травля вас и ваших коллег. Именно с этого момента и началось формирование общественного мнения о вас с Ивановым как о следователях непрофессиональных, следователях-карьеристах, ради достижения цели готовых преступить закон.

- Много людей предало вас?

Много. Как по команде, развернулись на 180 градусов. Вчера говорили одно - сегодня противоположное. Шесть лет я вёл сложнейшее дело, рисковал, отказался от высоких званий и должностей, стараясь честно исполнить свой долг. А восемь человек на сломе этого дела заработали звание генерала.

- Вы жалеете об этом?

Боже упаси! Я надеюсь, что моя история - хороший урок для моих внуков, которых хочу видеть порядочными людьми.

- Чем бы вы хотели закончить нашу беседу?

Некоторыми размышлениями о профессии следователя. Это чрезвычайно интересная работа! Её нужно чувствовать. К ней нужно иметь склонность. В ней столько нюансов! Собственно, она вся состоит из нюансов. Сколько раз мне приходилось видеть следователей, которые начинали допрос со слов: «Ну, рассказывай!» Если следователь не поздоровался с человеком, это плохой следователь. Если он не спросил о семье, не предложил чаю - с ним не будут говорить. Следователь - не палач. Он всего лишь старается человека подвести к дороге, которая ведёт к правде. К сожалению, очень многие мои коллеги, которые были неплохими следователями, оказавшись на высоких должностях, на глазах превращались в людей чёрствых, безжалостных и даже подлых. Их интересовало уже не само дело, не судьба человека, возможно, случайно попавшего в передрягу, а хороший результат - чтобы красиво отчитаться и получить похвалу от вышестоящего начальства.

Допрашивал я как-то одного крупного чиновника. Это очень непростой процесс - допрос. Особенно допрос умного человека. Вы изучаете его, но и он изучает вас. Вы ищете в его рассуждениях слабые стороны, но и он пытается выяснить, насколько уверены вы в себе. Внимание концентрируется, нервы напряжены… Вы держите в уме логическую нить, и ничто не должно оборвать её. Иногда помешать может музыка, чей-то громкий разговор в соседней комнате, неуместный телефонный звонок… Два моих начальника очень ждали результата допроса. Едва ли не каждый час звонили: «Как дела?» Так им не терпелось получить кусочек сахара! Таких людей не должно быть в прокуратуре. Но они есть. И их много. Это они свернули «кремлёвское дело». И получилось, что идеология, которую исповедовали мы, следователи, потерпела поражение. А идеология, которую исповедовали те, с кем мы боролись, процветает. Это печально.

После убийства в декабре 1934 года в Ленинграде Кирова в январе 1935 года по инициативе Сталина НКВД внезапно занялся проверкой кремлёвских служащих на предмет контрреволюционных бесед, намерений и действий. Так возникло дело «Клубок» с его камуфляжем, перекладыванием ответственности на малозначащих людей, чтобы вывести из-под удара более серьезные фигуры.

А началось всё с доноса на трёх уборщиц, которые вели между собой «контрреволюционные разговоры» о том, что товарищ Сталин хорошо ест и мало работает, за него работают другие люди и поэтому он такой толстый. Говорили о том, что он убил свою жену, что он не русский, а армянин, очень злой, а денег он получает много. А народ обманывает и говорит, что получает 200 рублей. Вот такие обычные разговоры прислуги, перемывающей косточки хозяевам. И те не менее девушек допрашивал лично начальник секретно-политического отдела НКВД Молчанов и помощник коменданта Кремля Павлов, и начальник оперативного отдела Паукер.
А по другим данным это дело началось с выстрела. Якобы в январе 1935 года в кремлёвской библиотеке молодая женщина из графского рода Орловых-Павловых стреляла, но не попала в Сталина.

И если это так, то понятно, почему начали теребить кремлёвскую прислугу и почему уборщиц допрашивали такие высокое чины НКВД. В конце января уже добрались до более значительных персон. Были арестованы племянник Каменева Борис Розенфельд и порученец коменданта Кремля Алексей Синелобов. Борис Розенфельд почти сразу дал показания на своего отца. А это, брат Каменева, Николай Розенфельд. Дал он показания и на свою мать, урождённую княжну Бебутову, которая работала в кремлёвской библиотеке. После допроса Синелобова были арестованы помощник коменданта Кремля Дорошин, начальник спецохраны и помощник коменданта Кремля Лукьянов и ещё несколько человек.

На снимке: Советская делегация и немцы. Брест-Литовск, декабрь 1917. Второй справа - Каменев (Розенфельд) Лев Борисович.

А это уже намного серьёзней, чем какие-то уборщицы. Дальше дело росло и разветвлялось. В нём были выделены группы уборщиц, библиотекарей, комсостава комендатуры. Основной доказанной виной этих людей были их «антисоветские разговоры», которые в то время карались в уголовном порядке и все об этом были прекрасно осведомлены. Однако на этом следствие не остановилось. Арестованным стали активно предъявлять обвинения в террористических намерениях убить Сталина. В начале марта два библиотекаря Розенфельд и Муханова в таких намерениях признались. Дело закончилось судом, на котором Ягода предлагал расстрелять 25 человек. Но Военная коллегия Верховного суда вынесла сметные приговоры лишь 2 из 30 подсудимых, остальных приговорили к тюремному заключению. Особое совещание НКВД отправило в тюрьму сроком от 3 до 5 лет 42 человека. 37 человек отправились в ссылку, а один человек был выслан из Москвы. До этого была проведена чистка работников Кремля. На своих местах из 107 человек осталось лишь 9. Это общеизвестная фабула «Кремлёвского дела». Но была в этом деле другая линия, которая известна намного меньше, но имеющая гораздо большие последствия

Рудольф Петерсон (в центре)

И опять всё начиналось с доноса. В начале 1935 года Сталину писал брат его первой жены, председатель правления Внешторгбанка, Александр Сванидзе. Он утверждал, что комендант Кремля Рудольф Петерсон, член президиума и секретарь ЦИК СССР Авель Енукидзе и командующий Московского военного округа Август Корк, из-за полного расхождения со Сталиным по всем вопросам, составили заговор. Целью этого заговора было отстранение от власти Сталина и всего его ближайшего окружения. Арест высшего руководства страны должен был осуществить кремлёвский гарнизон по приказу Петерсона. Аресты должны были проводиться на квартирах, в кабинете Сталина вовремя какого-нибудь заседания или в кинозале на втором этаже Кавалерского корпуса Кремля.
А теперь подробнее о тех троих, о ком шла речь в письме. Итак. Петерсон во время Гражданской войны был начальником бронепоезда Троцкого и начальником его личной охраны. 1920 году Троцкий сумел сделать его комендантом Кремля. И, несмотря на свою близость к «демону революции», Петерсон находился на этой должности до 1935 года. И всё же следователи в этот раз Петерсона не тронули. Понятно почему. Комендант Кремля, осознав приближающуюся опасность, мог произвести «дворцовый переворот» собственной властью. Сталин пошёл другим путём. И 14 февраля нарком внутренних дел Генрих Ягода представил на утверждение Политбюро новую систему охраны Кремля. Из ведения комендатуры Кремля выводилась любая хозяйственная деятельность. Теперь она занималась только охраной: как внутренней, так и военной. И подчиняться комендатура стала НКВД и наркомату обороны. Соответственно, охраной теперь занимались два заместителя коменданта. И власть Петерсона становилась чисто номинальной. Так же из Кремля выводились многочисленные советские учреждения, куда ходило много простых посетителей. Теперь попасть в Кремль стало куда труднее. И самое главное. С территории Кремля убирали Школу имени ВЦИК, которая выполняла роль военного гарнизона и насчитывала в своём составе полторы тысячи человек. Понятно, что имея внутри Кремля такую силу, устроить государственный переворот довольно легко.

На переходный период, до вывода школы, для контроля за ней был создан особый орган военный разведки, который напрямую подчинялся Ягоде. А самому коменданту комиссия партийного контроля вынесла строгий выговор за слабую политико-воспитательную работу и плохой подбор кадров. 9 апреля Петерсона освободили от должности коменданта Кремля и через некоторое время назначили помощником командующего Киевского военного округа. Вторым человеком из письма Сванидзе был Авель Енукидзе. Он уже более 10 лет занимал пост секретаря ЦИК СССР. А это в то время была очень крупная должность. И вдобавок он был старинным другом Кобы по дореволюционной работе. А ещё он был крёстным отцом жены Сталина Надежды Аллилуевой. И всё это не помешало Сталину начать компанию против Енукидзе.

3 марта было опубликовано постановление ЦИК СССР. Смысл постановления сводился к следующему. ЦИК ЗСФС ходатайствует о том, чтобы выдвинуть Енукидзе на должность председателя ЦИК ЗСФС. И удовлетворить просьбу Енукидзе об освобождении его от должности председателя ЦИК СССР. Фактически это была почётная ссылка в Закавказье, да ещё под надзор Берии, который там руководил. Рядом с таким не забалуешь. В марте на свет появилось» Сообщение ЦК ВКП (Б) «Об аппарате ЦИК и тов. Енукидзе». В этом документе, который был зачитан по партийным организациям, прямо говорилось о том, что основной причиной отставки Енукидзе, была его неосмотрительность в связях со многими сотрудницами. Его официально ни в чём не обвиняли, а, наоборот, в этом документе говорилось о том, что товарищ Енукидзе ничего не знал о готовящемся покушении на товарища Сталина. А его, как человека потерявшего политическую бдительность и проявившему не свойственную коммунисту тягу к бывшим людям, использовал классовый враг. Енукидзе ни с чем не спорил, попросил двухмесячный отпуск и уехал в Кисловодск. Так в чём же на самом деле можно было обвинить Енукидзе. В том, что всегда называлось «моральным разложением». Так вот у Авеля Софроновича это «разложение» переросло все мыслимые и не мыслимые границы. И стране, было совершенно не обязательно знать какие, «подвиги» на сексуальном фронте совершает товарищ Енукидзе. И нечего дискредитировать высшее партийное руководство страны. Но Енукидзе очень не хотелось попасть под «железную пяту» Лаврентия Берии и он решает отказаться от новой должности, и просит назначить его уполномоченным ЦИК по курорту на котом он прибывал. Его просьба была мгновенно удовлетворена Политбюро. Едва получив новое назначение, Енукидзе вернулся в Москву для участия в пленуме ЦК. На этом пленуме Ежов делал доклад о «кремлёвском деле» и об использовании заговорщиками Енукидзе. Енукидзе был выведен из состава ЦК и был исключён из партии «за политико-бытовое разложение». Правда, надо сказать, что через год он был в партии восстановлен.

Август Иванович Корк

А теперь о третьем человеке, который был, упомянут в письме Сванидзе. Командарм 2-го ранга Корк в сентябре 1935 года был снят с округа и назначен начальником академии имени Фрунзе. Тем самым он был полностью лишен возможности руководить войсками.
Но «Клубок» катился недолго для этих людей. В 1937 году в разное время все они были арестованы. Енукидзе и Петерсон сразу дали признательные показания. И хотя они были арестованы в разное время, но их показания были абсолютно одинаковы. Они рассказали, что готовили переворот и арест или убийство Сталина, Молотова, Кагановича, Ворошилова и Орджоникидзе. Корк был арестован 14 мая и расстреляли меньше чем через месяц вместе с Тухачевским и его соратниками. Не избежали этой же участи,несмотря на свои признания, Петерсон и Енукидзе. Так закончилось дело«Клубок».

Об этом «деле» долгое время была скудная информация, оно оказалось почти не замеченным историками. Тем не менее, «кремлевское дело» должно привлечь внимание, хотя бы потому, что оно стало первым масштабным процессом в преддверии «Большого террора».

Тайное дело

«Кремлевское дело» в первую очередь известно тем, что оно стало основанием для падения Авеля Енукидзе – секретаря Президиума ЦИК СССР. В том время это был ключевой пост, в подчинении которого помимо аппарата высшего органа власти Союза ССР находилась комендатура Кремля, обеспечивавшая безопасность правительственных учреждений Советского Союза и РСФСР.

Другая важная фигура кадрового перемещения – Рудольф Петерсон, который был снят с должности коменданта Кремля. Спустя два года Петерсон и Енукидзе будут проходить обвиняемыми по другому делу, тесно связанному с громким процессом «О заговоре высших офицеров в Красной Армии».

По мнению современных историков, уже этого достаточно, чтобы обратить на «кремлевское дело» пристальное внимание. Однако вплоть до 1989 года советская историография его упорно не замечала. Исключение составляет разве что упоминание это дела перебежчиком, бывшим резидентом советской разведки Александром Орловым в книге «Тайная история сталинских преступлений».

Всю суть «кремлевского дела» Орлов объяснял банально просто – личным конфликтом между Сталиным и Енукидзе, который вырос из их разногласий по вопросам истории большевистских организаций Закавказья. Но в действительности все оказалось гораздо сложнее и запутаннее.

Процесс

В июне 1935 года на пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе», с которым выступил секретарь ЦК ВКП(б) Николай Ежов. Докладчик сообщал, что при преступном попустительстве товарища Енукидзе на территории Кремля была создана террористическая группа с целью покушения на правительство и лично на Сталина. В дело были приплетены Каменев, Зиновьев, Троцкий, а также, меньшевики и белогвардейцы.

Материалы по ходу следствия стали доступны сравнительно недавно. Даже при беглом его изучении у историков складывается впечатление противоречивости и желания скрыть не стыкующиеся факты. Следствие дважды прерывалось и дважды возобновлялось. Но самым таинственным остается повод, по которому было заведено это дело.

Все началось с обычного для того времени доноса. Некий «доброжелатель» подслушал разговор трех уборщиц Московского Кремля, которые в коридорах святая святых правительства откровенно сплетничали. В частности, были зафиксированы такие слова: «Товарищ Сталин хорошо ест, а работает мало. За него люди работают, потому он такой и толстый. Имеет себе всякую прислугу и всякие удовольствия».

По данным секретно-политического отдела НКВД эти разговоры велись незадолго до ноября 1934 года. Конечно, если бы спецорганы ограничились только допросами уборщиц, то никакого масштабного дела не возникло бы. Но НКВД в начале 1935 года арестовало племянника Каменева Николая Розенфельда, работавшего простым инженером московского ТЭЦ, за ним взяли Алексея Синелобова, порученца коменданта Кремля. Хотя видимых оснований подозревать в чем-либо того и другого не было.

Историки утверждают, что по доступным сегодня документам и Розенфельд, и Синелобов были обречены, их заведомо избрали в жертвы. Видимо, НКВД действовало по заранее избранному плану, они прекрасно знали, как связать искомую контрреволюционную организацию с бывшим лидером партийной оппозиции Львом Каменевым. Нужен был только повод. «Чистосердечные» рассказы Синелобова только ускорили реализацию плана и послужили основанием для новых арестов.

К февралю 1935 года следствию удалось собрать достаточно показаний, чтобы выявить среди сотрудников управления коменданта Московского Кремля троцкистскую группу, которую обвиняли в «создании террористических намерений».

В марте допросили Зиновьева, осужденного незадолго до этого по делу «Московского центра». Он в частности сообщил, что Каменеву принадлежит крылатая формулировка: «марксизм есть теперь то, что угодно Сталин», не забыл упомянуть о разговорах между ним и Каменевым о замене Сталина на посту Генерального секретаря ЦК, однако добавил, что «о необходимости применения теракта как средства борьбы с руководством ВКП(б) не слышал». Впрочем, этого было более чем достаточно.

Приговор

В конечном итоге, привлеченные по «кремлевскому делу» были признаны виновными в создании террористической группы среди служащих правительственной библиотеки и комендатуры Кремля, в подготовке «террористических актов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства и в первую очередь против Сталина». Одним из исполнителей теракта, согласно следствию, намечался Синелобов, оружие должен был поставить Розенфельд.

Помимо этого была выявлена контрреволюционная троцкистская террористическая группа среди военных работников. Здесь руководящая роль принадлежала ответственному работнику НКО Михаилу Чернявскому, который якобы установил во время заграничной служебной командировки связь с зарубежной троцкистской организацией и получил задание подготовить теракт против Сталина.

Следствие установило, что контрреволюционные террористические группы стимулировались одним из организаторов и руководителей бывшей зиновьевской подпольной контрреволюционной группы Каменевым, который «систематически допускал злобные клеветнические выпады против руководства ВКП(б) и особенно против Сталина». Непосредственная связь Каменева с террористами поддерживалась через его брата Розенфельда.

27 июля 1935 года Военной коллегией Верховного суда СССР под председательством Василия Ульрихабыли вынесены обвинительные приговоры. Все это происходило за закрытыми дверями без участиягосударственного обвинителя и защиты, что будет характерно для приговоров «троек». Всего по обвинению в подстрекательстве к совершению террористического акта в отношении Сталина были осуждены 110 человек.

Синелобов и Чернявский были приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Енукидзе исключили из партии и отправили директором харьковского автомобильного треста, в 1937-м он был расстрелян. Каменева уже отбывавшего наказание приговорили к 10 годам тюремного заключения с поглощением пятилетнего срока заключения по предыдущему приговору.

Остальные осуждены на различные сроки от 2 до 10 лет. Некоторые были приговорены к ссылке, другим было запрещено проживание в течение определенного времени в Москве и Ленинграде. Среди понесших наказание были уборщицы, швейцары, сотрудники библиотеки, представители комендатуры, военнослужащие и работники различных учреждений и предприятий.

Современный взгляд

Историк Олег Хлевнюк считает, что «кремлевское дело» послужило среди прочего разрушению остатков коллективного руководства. «В деле Енукидзе проявились взаимоотношения между Сталиным и его соратниками на исходе периода «коллективного руководства», а само это дело было очередным ударом, разрушавшим остатки влияния Политбюро. Существуют весомые документальные свидетельства того, что Сталин проявлял особый интерес к «кремлёвскому делу». Он регулярно получал и читал протоколы допросов арестованных по этому делу, делал на них пометы и давал указания НКВД», – пишет Хлевнюк.

Для историка Юрия Жукова принципиальным моментом этого процесса были множественные противоречия, странности и даже несуразности на которые не обращали или не хотели обратить внимание следователи. К примеру, работницы библиотеки никак не годились на роль исполнительниц теракта. «Зачем «разветвлённой контрреволюционной организации» поручать убийство Сталина двум женщинам, не умевшим пользоваться оружием, даже не представлявшим, как конкретно они будут осуществлять задуманное преступление? И это при том, что среди арестованных «заговорщиков» находились высшие чины ЧК, люди прошедшие гражданскую войну и потому отменно владевшие оружием? – задается вопросом Жуков.

Так же, по мнению Жукова, «кремлевское дело» было хорошей стартовой площадкой для возвышения Ежова. «Его собственные выводы из данного следствия послужили не только серьёзным подспорьем для создания «теоретической» работы «От фракционности к открытой контрреволюции», отмечает историк, но и своеобразным трамплином для стремительного восхождения по ступеням иерархической лестницы, приведших его во власть». В 1939 году уже Ежов станет жертвой предвзятого процесса, он будет обвинен в подготовке антисоветского госпереворота и расстрелян.

В 1956-1957 годах Главная военная прокуратура провела расследование этого дела по вновь открывшимся обстоятельствам, в ходе которого было установлено, что процесс инициировало НКВД. При этом никаких реальных доказательств виновности привлеченных к ответственности лиц не было. Бывшие сотрудники НКВД, занимавшиеся этим делом, были преданы суду.