«Казус Вагнер» (нем. Der Fall Wagner ) - произведение немецкого философа Фридриха Ницше . Рукопись произведения была закончена весной 1888 г. Книга была издана осенью того же года в лейпцигском издательстве К. Г. Наумана.
Фридрих Ницше о своей книге
Я делаю себе маленькое облегчение. Это не просто чистая злоба, если в этом сочинении я хвалю Бизе за счёт Вагнера. Под прикрытием многих шуток я говорю о деле, которым шутить нельзя. Повернуться спиной к Вагнеру было для меня чем-то роковым; снова полюбить что-нибудь после этого - победой. Никто, быть может, не сросся в более опасной степени с вагнерианством, никто упорнее не защищался от него, никто не радовался больше, что освободился от него. Длинная история! - Угодно, чтобы я сформулировал её одним словом? - Если бы я был моралистом, кто знает, как назвал бы я её! Быть может, самопреодолением. - Но философ не любит моралистов... Он не любит также красивых слов...
Произведение знаменует окончательный разрыв Ницще с Рихардом Вагнером . В сочинении говорится о бесполезности и вредности творчества немецкого композитора.
Напишите отзыв о статье "Казус Вагнер"
Примечания
Произведение на русском языке
- Сборник произведений - «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер», «Антихрист», «Ессе Номо», «Человеческое, слишком человеческое», «Злая мудрость». Минск, 2005, издательство «Харвест». ISBN 985-13-0983-4
Отрывок, характеризующий Казус Вагнер
– В этом то и штука, – отвечал Билибин. – Слушайте. Вступают французы в Вену, как я вам говорил. Всё очень хорошо. На другой день, то есть вчера, господа маршалы: Мюрат Ланн и Бельяр, садятся верхом и отправляются на мост. (Заметьте, все трое гасконцы.) Господа, – говорит один, – вы знаете, что Таборский мост минирован и контраминирован, и что перед ним грозный tete de pont и пятнадцать тысяч войска, которому велено взорвать мост и нас не пускать. Но нашему государю императору Наполеону будет приятно, ежели мы возьмем этот мост. Проедемте втроем и возьмем этот мост. – Поедемте, говорят другие; и они отправляются и берут мост, переходят его и теперь со всею армией по сю сторону Дуная направляются на нас, на вас и на ваши сообщения.– Полноте шутить, – грустно и серьезно сказал князь Андрей.
Известие это было горестно и вместе с тем приятно князю Андрею.
Как только он узнал, что русская армия находится в таком безнадежном положении, ему пришло в голову, что ему то именно предназначено вывести русскую армию из этого положения, что вот он, тот Тулон, который выведет его из рядов неизвестных офицеров и откроет ему первый путь к славе! Слушая Билибина, он соображал уже, как, приехав к армии, он на военном совете подаст мнение, которое одно спасет армию, и как ему одному будет поручено исполнение этого плана.
– Полноте шутить, – сказал он.
– Не шучу, – продолжал Билибин, – ничего нет справедливее и печальнее. Господа эти приезжают на мост одни и поднимают белые платки; уверяют, что перемирие, и что они, маршалы, едут для переговоров с князем Ауэрспергом. Дежурный офицер пускает их в tete de pont. [мостовое укрепление.] Они рассказывают ему тысячу гасконских глупостей: говорят, что война кончена, что император Франц назначил свидание Бонапарту, что они желают видеть князя Ауэрсперга, и тысячу гасконад и проч. Офицер посылает за Ауэрспергом; господа эти обнимают офицеров, шутят, садятся на пушки, а между тем французский баталион незамеченный входит на мост, сбрасывает мешки с горючими веществами в воду и подходит к tete de pont. Наконец, является сам генерал лейтенант, наш милый князь Ауэрсперг фон Маутерн. «Милый неприятель! Цвет австрийского воинства, герой турецких войн! Вражда кончена, мы можем подать друг другу руку… император Наполеон сгорает желанием узнать князя Ауэрсперга». Одним словом, эти господа, не даром гасконцы, так забрасывают Ауэрсперга прекрасными словами, он так прельщен своею столь быстро установившеюся интимностью с французскими маршалами, так ослеплен видом мантии и страусовых перьев Мюрата, qu"il n"y voit que du feu, et oubl celui qu"il devait faire faire sur l"ennemi. [Что он видит только их огонь и забывает о своем, о том, который он обязан был открыть против неприятеля.] (Несмотря на живость своей речи, Билибин не забыл приостановиться после этого mot, чтобы дать время оценить его.) Французский баталион вбегает в tete de pont, заколачивают пушки, и мост взят. Нет, но что лучше всего, – продолжал он, успокоиваясь в своем волнении прелестью собственного рассказа, – это то, что сержант, приставленный к той пушке, по сигналу которой должно было зажигать мины и взрывать мост, сержант этот, увидав, что французские войска бегут на мост, хотел уже стрелять, но Ланн отвел его руку. Сержант, который, видно, был умнее своего генерала, подходит к Ауэрспергу и говорит: «Князь, вас обманывают, вот французы!» Мюрат видит, что дело проиграно, ежели дать говорить сержанту. Он с удивлением (настоящий гасконец) обращается к Ауэрспергу: «Я не узнаю столь хваленую в мире австрийскую дисциплину, – говорит он, – и вы позволяете так говорить с вами низшему чину!» C"est genial. Le prince d"Auersperg se pique d"honneur et fait mettre le sergent aux arrets. Non, mais avouez que c"est charmant toute cette histoire du pont de Thabor. Ce n"est ni betise, ni lachete… [Это гениально. Князь Ауэрсперг оскорбляется и приказывает арестовать сержанта. Нет, признайтесь, что это прелесть, вся эта история с мостом. Это не то что глупость, не то что подлость…]
Фридрих Ницше. Ecce Homo, как становятся самим собой. Казус Вагнер
Проблема музыканта
Чтобы отнестись справедливо к этому сочинению, надо страдать от судьбы музыки как от открытой раны. Отчего страдаю я, страдая от судьбы музыки? Оттого, что музыка лишена своего миропрославляющего, утверждающего характера, - оттого, что она сделалась музыкой decadence и уже перестала быть свирелью Диониса... Но если кто-нибудь, подобно мне, чувствует в деле музыки собственное дело, историю собственных страданий, то он найдёт это сочинение всё ещё слишком снисходительным, слишком мягким. Быть весёлым в таких случаях и добродушно высмеивать попутно самого себя - ridendo dicere severum, - где verum dicere оправдало бы всякую суровость, - это сама гуманность. Кто собственно сомневается в том, что я, как старый артиллерист, могу выкатить против Вагнера моё тяжёлое орудие? - Всё решительное в этом деле я оставил при себе - я любил Вагнера. - Впрочем, в смысле и на пути моей задачи лежит нападение на более тонкого "незнакомца", которого другой не легко разгадает - о, мне предстоит открыть ещё совсем иных "незнакомцев", чем какого-то Калиостро музыки, - и конечно же более сильное нападение на становящуюся в духовном отношении всё более и более трусливой и бедной инстинктами, всё более и более делающуюся почтенной немецкую нацию, которая с завидным аппетитом продолжает питаться противоположностями и без расстройства желудка проглатывает "веру" вместе с научностью, "христианскую любовь" вместе с антисемитизмом, волю к власти (к "Империи") вместе с evangile des humbles... Это безучастие среди противоположностей! Эта пищеварительная нейтральность и это "бескорыстие"! Этот здравый смысл немецкого нёба, которое всему даёт равные права, - которое всё находит вкусным... Без всякого сомнения, немцы - идеалисты... Когда я в последний раз посетил Германию, я нашёл немецкий вкус озабоченным предоставлением равных прав Вагнеру и трубачу из Зэкингена; я сам был свидетелем того, как в Лейпциге, в честь самого настоящего и самого немецкого музыканта в старом смысле слова, а не только в смысле имперского немца, мейстера Генриха Шютца, был основан ферейн Листа с целью развития и распространения извилистой церковной музыки... Без всякого сомнения, немцы - идеалисты...
Но здесь ничто не должно помешать мне стать грубым и сказать немцам несколько жёстких истин: кто сделает это кроме меня? - Я говорю об их непристойности in historicis. Немецкие историки не только утратили широкий взгляд на ход, на ценности культуры, но все они являются шутами политики (или церкви): они даже подвергают остракизму этот широкий взгляд. Надо прежде всего быть "немцем", "расой", тогда уже можно принимать решения о всех ценностях и не-ценностях in historicis - устанавливать их... "Немецкое" есть аргумент, "Deutschland, Deutschland uber alles" есть принцип, германцы суть "нравственный миропорядок" в истории; по отношению к imperium Romanum носители свободы, по отношению к восемнадцатому столетию - реставраторы морали, "категорического императива"... Существует имперская немецкая историография, я боюсь, что существует даже антисемитская, - существует придворная историография, и господину фон Трейчке не стыдно... Недавно, в качестве "истины", обошло все немецкие газеты идиотское мнение in historicis, тезис, к счастью, усопшего эстетического шваба Фишера, с которым должен-де согласиться всякий немец: "Ренессанс и Реформация вместе образуют одно целое - эстетическое возрождение и нравственное возрождение". - При таких тезисах моё терпение приходит к концу, и я испытываю желание, я чувствую это даже как обязанность - сказать наконец немцам, что у них уже лежит на совести. Все великие преступления против культуры за четыре столетия лежат у них на совести!.. И всегда по одной причине: из-за их глубокой трусости перед реальностью, которая есть также трусость перед истиной, из-за их, ставшей у них инстинктом, неправдивости, из-за их "идеализма"... Немцы лишили Европу жатвы, смысла последней великой эпохи, эпохи Ренессанса, в тот момент, когда высший порядок ценностей, когда аристократические, жизнеутверждающие и обеспечивающие будущее ценности достигли победы в самой резиденции противоположных ценностей, ценностей упадка, - и вплоть до инстинктов тех, кто там находился! Лютер, этот роковой монах, восстановил церковь и, что в тысячу раз хуже, христианство в тот момент, когда оно было побеждено... Христианство, это ставшее религией отрицание воли к жизни... Лютер, невозможный монах, который по причине своей "невозможности" напал на церковь и - следовательно! - восстановил её... У католиков было бы основание устраивать празднества в честь Лютера, сочинять театральные представления в честь Лютера... Лютер - и "нравственное возрождение"! К чёрту всю психологию! - Без сомнения, немцы-идеалисты. Дважды, когда с огромным мужеством и самопреодолением был достигнут правдивый, недвусмысленный, совершенно научный способ мышления, немцы сумели найти окольные пути к старому "идеалу", к примирению между истиной и "идеалом", в сущности к формулам на право отклонения от науки, на право лжи. Лейбниц и Кант - это два величайших тормоза интеллектуальной правдивости Европы! - Наконец, когда на мосту между двумя столетиями decadence явилась force majeure гения и воли, достаточно сильная, чтобы создать из Европы единство, политическое и экономическое единство, в целях управления землёй, немцы с их "войнами за свободу" лишили Европу смысла, чудесного смысла в существовании Наполеона, - оттого-то всё, что пришло после, что существует теперь, - лежит у них на совести: эта самая враждебная культуре болезнь и безумие, какие только возможны, - национализм, эта nevrose nationale, которой больна Европа, это увековечение маленьких государств Европы, маленькой политики: они лишили самое Европу её смысла, её разума - они завели её в тупик. - Знает ли кто-нибудь, кроме меня, путь из этого тупика?.. Задача достаточно великая - снова связать народы?..
И в конце концов, почему бы не предоставить слова моему подозрению? Немцы и в моём случае опять испробуют всё, чтобы из чудовищной судьбы родить мышь. Они до сих пор компрометировали себя во мне, я сомневаюсь, что в будущем им удастся это лучшим образом. - Ах, как хочется мне быть здесь плохим пророком!.. Моими естественными читателями и слушателями уже и теперь являются русские, скандинавы и французы, - будет ли их постоянно всё больше? - Немцы вписали в историю познания только двусмысленные имена, они всегда производили только "бессознательных" фальшивомонетчиков (Фихте, Шеллингу, Шопенгауэру, Гегелю, Шлейермахеру приличествует это имя в той же мере, что и Канту и Лейбницу; все они только шлейермахеры): они никогда не дождутся чести, чтобы первый правдивый ум в истории мысли, ум, в котором истина произносит свой суд над подделкой монет в течение четырёх тысячелетий, был отождествлён с немецким духом. "Немецкий дух" - это мой дурной воздух: я с трудом дышу в этой, ставшей инстинктом, нечистоплотности in psychologicis, которую выдаёт каждое слово, каждая мина немца. Они не прошли вовсе через семнадцатый век сурового самоиспытания, как французы, - какой-нибудь Ларошфуко, какой-нибудь Декарт во сто раз превосходят правдивостью любого немца, - у них до сих пор не было ни одного психолога. Но психология есть почти масштаб для чистоплотности или нечистоплотности расы... И если нет чистоплотности, как может быть глубина? У немца, как у женщины, не добраться до основания, он лишён его: вот и всё. Но при этом нельзя быть даже плоским. - То, что в Германии называется "глубоким", есть именно этот инстинкт нечистоплотности в отношении себя, о котором я и говорю: нет никакого желания разобраться в себе. Не могу ли я предложить слово "немецкий" как международную монету для обозначения этой психологической испорченности? - В настоящий момент, например, немецкий кайзер называет своим "христианским долгом" освобождение рабов в Африке: среди нас, других европейцев, это называлось бы просто "немецким" долгом... Создали ли немцы хоть одну книгу, в которой была бы глубина? У них нет даже понятия о том, что глубоко в книге. Я познакомился с учёными, которые считали Канта глубоким; при прусском дворе, я боюсь, считают глубоким господина фон Трейчке. А когда я при случае хвалю Стендаля, как глубокого психолога, случается, что немецкий университетский профессор просит назвать это имя по слогам...
И почему бы мне не идти до конца? Я люблю убирать со стола. Слыть человеком, презирающим немцев par excellence, принадлежит даже к моей гордости. Своё недоверие к немецкому характеру я выразил уже двадцати шести лет (Третье Несвоевременное) - немцы для меня невозможны. Когда я измышляю себе род человека, противоречащего всем моим инстинктам, из этого всегда выходит немец. Первое, в чём я "испытываю утробу" человека, - вопрос: есть ли у него в теле чувство дистанции, видит ли он всюду ранг, степень, порядок между человеком и человеком, умеет ли он различать: этим отличается gentilhomme; во всяком ином случае он безнадёжно принадлежит к великодушному, ах! добродушному понятию canaille. Но немцы и есть canaille ах! они так добродушны... Общение с немцами унижает: немец становится на равную ногу... За исключением моих отношений с некоторыми художниками, прежде всего с Рихардом Вагнером, я не переживал с немцами ни одного хорошего часа... Если представить себе, что среди немцев явился самый глубокий ум всех тысячелетий, то какая-нибудь спасительница Капитолия вообразила бы себе, что и её непрекрасная душа по крайней мере также принимается в расчёт... Я не выношу этой расы, среди которой находишься всегда в дурном обществе, у которой нет пальцев для nuances - горе мне! я есть nuance, - у которой нет esprit в ногах и которая даже не умеет ходить... У немцев в конце концов вовсе нет ступней, у них только ноги... У немцев отсутствует всякое понятие о том, как они пошлы, но это есть суперлатив пошлости - они не стыдятся даже быть только немцами... Они говорят обо всём, они считают самих себя решающей инстанцией, я боюсь, что даже обо мне они уже приняли решение... Вся моя жизнь есть доказательство de rigueur для этих положений. Напрасно я ищу хотя бы одного признака такта, delicatesse в отношении меня. Евреи давали их мне, немцы - никогда. Моя природа хочет, чтобы я в отношении каждого был мягок и доброжелателен, - у меня есть право на то, чтобы не делать различий, - это не мешает, однако, чтобы у меня были открыты глаза. Я не делаю исключений ни для кого, меньше всего для своих друзей, - я надеюсь в конце концов, что это не нанесло никакого ущерба моей гуманности в отношении их. Есть пять-шесть вещей, из которых я всегда делал себе вопрос чести. - Несмотря на это, остаётся верным, что каждое из писем, полученных мною в течение лет, я ощущаю как цинизм: в доброжелательстве ко мне больше цинизма, чем в какой-нибудь ненависти... Я говорю в лицо каждому из моих друзей, что он никогда не утруждал себя изучением хотя бы одного из моих сочинений: я узнаю по мельчайшим чертам, что они даже не знают, что там написано. Что касается особенно моего Заратустры, то кто из моих друзей увидел бы в нём больше, чем недозволенную, к счастью, совершенно безразличную самонадеянность?.. Десять лет: и никто в Германии не сделал себе долга совести из того, чтобы защитить моё имя от абсурдного умолчания, под которым оно было погребено; лишь иностранец, датчанин, впервые обнаружил достаточную тонкость инстинкта и смелости и возмутился против моих мнимых друзей... В каком немецком университете были бы возможны нынче лекции о моей философии, которые читал в Копенгагене последней весной и этим ещё раз доказанный психолог д-р Георг Брандес? - Я сам никогда не страдал из-за всего этого; необходимое не оскорбляет меня; amor fati есть моя самая внутренняя природа. Но это не исключает того, что я люблю иронию, даже всемирно-историческую иронию. И вот же, почти за два года до разрушительного удара молнией Переоценки, которая повергнет землю в конвульсии, я послал в мир "Казус Вагнер": пусть же немцы ещё раз бессмертно ошибутся во мне и увековечат себя! для этого как раз есть ещё время! - Достигнуто ли это? - Восхитительно, господа германцы! Поздравляю вас...
"Казус Вагнера"
Фридрих Ницше -- уникальная фигура в области философии. Его труды получили всемирное признание и до сих пор являются предметом горячих споров. Позиции Ницше применимы ко многим областям жизни, но вопрос об их правильности и универсальности решается каждым для себя.
Переосмыслив традиционное положение субъекта в философии, Ницше стал первооткрывателем, пионером оппозиционной философии, противопоставляющей себя остальным изысканиям.
Труды Фридриха Ницше охватывают различные области наук и не объединены в систему, что позволяет осмыслить позицию философа с нескольких сторон.
Ценности сострадания, милосердия были для Ницше признаком упадка и слабости. Лишь бесконечно рвущаяся вперед воля к жизни и к валсти способна стать той здоровой моралью, которая приведет к триумфу.
Ницше снискал себе славу превосходного стилиста, что помогает облечь его мысли в правильную форму. Восхваление "свободных умов", желание освободиться от всех принятых условностей в вопросах культуры, религии и многого другого, сформировал взгляды Фридриха Ницше. Его прагматический подход к жизни и морали выражал предельную ясность понятий и четкость определений.
Воля к власти, рассматриваемая как основной двигатель развития человека, является для Ницше той высшей ценностью, на которую должен опираться прогресс.
Прочитанный мной труд "О пользе и вреде истории для жизни" оставил у меня глубокое впечатление. Взгляды, выраженные в этом сочинении, способны заставить переосмыслить взгляды на роль истории в нашей жизни и задуматься о строении времени, о том, что есть прошлое и что есть будущее. Время -- одна из самых загадочных материй, а история, которая изучает время и развитие мира с течением времени -- одна из самых интересных и неисчерпаемых наук.
Я согласен с тем, что человек или целый народ не могут быть судьями прошлому, но могут лишь предать его забвению, чтобы с чистого листа строить будущее.
Как и Ницше, я считаю, что историк должен обладать одновременно точностью и глубиной мысли и простотой ее выражения.
Несмотря на некоторую сложность языка произведения, основные идеи сформулированы четко и изящно, что позволяет максимально осознанно вникнуть в их суть.
Мои мысли после прочтения данного труда приняли то же направление, что и у автора, я проникся идеями и позициями, выраженными в произведении. Вопросы и ответы, которые мы находим в "О пользе и вреде истории для жизни" достойны стать частью жизненной философии каждого человека.
Эссе Фридриха Ницше "Казус Вагнера" отражает трудный период в жизни философа. Недолгие, но проникнутые взаимопониманием дружеские отношения с Рихардом Вагнером чрезвычайно сильно повлияли на Ницше. Два друга сблизились благодаря одинаковым идеалам, стремлению к чистой истине и общим интересам, например, любви к творчеству Артура Шопенгауэра. Ницше стал для Вагнера практически членом семьи. Тем болезненнее был разрыв, произошедший между двумя выдающимися людьми уже через три года после знакомства. Ницше обвинял Вагнера в измене собственным принципам и ценностям, в потакании интересам широкой публики, в отречении от идеалов. Принятие Вагнером христианства также возмутило Фридриха Ницше и поспособствовало уничтожению дружбы. Резкая критика в адрес друг друга стала частым проявлением взаимного разочарования Ницше и Вагнера. Началом такой стадии вражды было высказывание композитора о том, что книга Ницше "Человеческое, слишком человеческое" является не чем иным, как печальным свидетельством болезни автора. Эссе Фридриха Ницше "Казус Вагнера" не является прямым ответом на такую критику. Ни Вагнер, ни Ницше не опустились бы до взаимных уничижительных высказываний в адрес друг друга, вызванных лишь желанием побольнее уколоть бывшего друга. Такое поведение недостойно великих умов, поэтому эссе "Казус Вагнера" - пример выдающегося самопожертвования и самоотречения автора. Нелегко признать, что человек, с которым ты недавно разделял общие идеалы, предал их. Нелегко принять собственное одиночество, когда еще недавно рядом с тобой был тот, кого ты считал своим союзником.
Ницше определяет музыку не просто как искусство, призванное услаждать слух и душу. Нет, автор приравнивает музыку к философии! "Заметили ли, что музыка делает свободным ум? Дает крылья мысли? Что становишься тем более философом, чем более становишься музыкантом?" Способность найти в музыке ответы на вопросы, сделать ее своим лекарством или, наоборот, ядом присуща немногим. Только выдающийся разум откликается на зов музыки, понимает все скрытые мотивы, читает между нотных строк.
"Не один Вагнер является спасителем". Из этого высказывания можно сделать вывод, что музыка Вагнера когда-то восхищала и спасала и самого Ницше, но от этого уже не осталось и следа. Автор возвышает храброго и гениального Бизе с его новой чувственностью и веселостью, пришедшего на смену рафинированной сентиментальности.
Важным моментом в эссе являются рассуждения автора о любви. Как же Ницше понимает любовь, что вкладывает в это понятие, о котором уже столько было сказано? Нас ждет потрясающее открытие, одно из тех откровений, которые даются при прочтении выдающихся трудов. Итак, любовь -- это ненависть! Этот оксюморон находит выражение и в опере "Кармен", где безумную страсть и убийство отделяет лишь тонкая грань. Любовь -- это не псевдожертвенность, под маской которой скрывается эгоизм и желание безраздельно владеть объектом своей страсти. Так понимают любовь многие художники, в том числе и Вагнер. Но Ницше отвергает эту идею как в корне неверную, утверждая девиз, что любовь -- это война. Она рождена самой природой и не подвластна корыстным и эгоистичным стремлениям. Она цинична, порой жестока, но никак не искусственна. Лишь такое понимание любви достойно философа.
Очередным обвинением, брошенным Ницше Вагнеру, является упрек в том, что Вагнер уводит слушателя из реального мира, затуманивает наш разум наивными иллюзиями. Ницше остерегается идей и проблем произведений Вагнера, считает их недопустимо стереотипными и сентиментальными. Ницше констатирует, что Вагнер защищает христианское понятие "ты должен и обязан верить". Фридрих Ницше был далек от религиозных догм и понятий, и в данном случае такая позиция Вагнера может вызвать у него лишь непонимание и негодование. Ясность и истина, обоснованность поступков -- те ценности, которым следовал Ницше, и отречение от знания является для него высшим преступлением. Философ задается вопросами, ответы на которые едва ли можно найти в произведениях Вагнера. Ницше уличает композитора в нелогичности, наивности, уходе от действительности в мир фантазий.
Интересно отношение Ницше к женщине, выраженное в эссе "Казус Вагнера". Приводя примеры из произведений Рихарда Вагнера, Ницше категорически отвергает возвеличивание образа Дамы в них. Философу глубоко претит слепое преклонение сильного мужского начала перед расплывчатым образом Вечно-Женственного.
Фридрих Ницше с иронией отзывается о возрождении творчества Гёте Вагнером. "Нечистый дух", которым считали Гёте, спасен Вагнером! Но спасен как? Не самотверженно поднят с глубин общественного презрения, а лишь освежен, ведь Вагнер все же принимает сторону "высшей девы"...
Что для Ницше "святость"? Это ориентир, который признает толпа, но не признает он сам. Идеал для близоруких -- вот что такое святость! Бесконечно далекий от философии.
Другим обвинением, брошенным Вагнеру, является вера того в спасительную революцию. Уничтожим старые порядки -- и бедствия исчезнут! Данная идея развивается в произведении Вагнера "Кольцо". Эмансипация женщины, объявление войны старым договорам, стремление ко всему нетрадиционному -- цели героя Зигфрида. Но здесь имеет место оптимизм, "нечестивый оптимизм", как называет его Шопенгауэр. Ницше с облегчением констатирует, что "Кольцо" Вагнера было спасено Шопенгауэром.
Фридрих Ницше задается вопросом: "Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее?". Ведь "он сделал больною музыку". Он склонил на свою сторону отнюдь не нищих духом! Он склонил многих к собственным идеалам, снискал огромную славу, обрел невиданную мощь, окутывая людей иллюзиями!
Ницше недоумевает, почему люди не видят сути творчества Вагнера. Он видит в этом признак упадка и разложения общества, всеобщий европейский decadence! И это звучит, как обвинение. Обвинение в непомерном эгоизме, когда те, кто чтут Вагнера, удовлетворяют тем самым собственное тщеславие. Вагнер привлекает истощенных, потому что сам усиливает истощение. Выносит на сцену проблемы истеричных героев, воспевает непостоянство и гипертрофированные эффекты, выражает сверхчувствительность, несвойственную реальному миру с его несовершенствами. Вагнер -- главный протагонист декадентства, герой того времени, воспетый такими же больными и истощенными людьми, как он сам. "Вагнер -- великая порча для музыки", - утверждает Ницше. Критикуя само время, породившее такого героя, он критикует все: общество, искусство, нравы.
Красота по Ницше не найдет места в таком времени. Что делать ей в мире, где только возвышенное, возвеличенное и торжественное находит отклик в душах? В мире, в котором все нуждаются в чем-то глубоком и побуждающем и, получив это, не требуют ничего другого. В мире, в котором не нужна сама мысль, а нужно только ощущение, что она вот-вот родится. Так давайте будем торжественны! Величественны! Давайте возведем страсть в абсолют, заставим окружающих трепетать! Отвергнем то, что тяжело дается! казус вагнер ницше произведение
Ницше с иронией относится к идеализму. Он не понимает его, не видит в этом истины. Но время, воспевшее Вагнера, нуждается в идеализме. Нуждается, чтобы скрыть собственные пороки за высокими материями, за возвышенными чувствами и благородными мотивами.
"Не будем никогда допускать, чтобы музыка служила для отдохновения; чтобы она увеселяла; чтобы она доставляла удовольствие! - мы пропали, если об искусстве начнут думать гедонистически..." Эти слова в полной мере отражают отношение Ницше к музыке. Никакого отдыха, никакого расслабления! Философ ненавидит гедонизм. Тому есть веские причины, ведь идея о сверхчеловеке, выраженная Ницше, не предполагает получение удовольствий как смысл существования. Главная цель -- воля, стремление к истине.
Общий упадок искусства волнует Ницше. Превращение музыканта, который, по утверждению Ницше, должен быть философом, в актера, лицедея, примеряющего маски, - вот еще одна проблема общества, продукт новоприобретенной философии удовольствий. Развивается не само искусство, а умение лгать, возведенное в ранг искусства. В этом выражается увечность и неполноценность общества.
Даже в литературе настают тяжелые времена. Целое перестает быть целым. Ницше не был сторонником системы, считал, что великий ум способен ей не подчиниться, но в данном случае речь не идет не о системе, а о единстве и целостности. Именно цельность ведет к истине, если ее не будет, а будут только туманные рассуждение, затемняющие наше сознание и погружающие нас в бездну анархии, то что будет с литературой? Что произойдет с этим видом искусства, когда слово выпрыгнет из стройного ряда и станет независимым?
Бедность искусства Вагнера выражается в том, что он способен лишь на детали, но не на общую картину и смысл. Но, какими бы точными не были мелочи, главной должна быть Идея, которая определит сам смысл создания произведения. Вагнер не способен на органическое творчество, не способен на стиль. Ницше упрекает Вагнера в применении принципов там, где нет способностей, но здесь я позволю себе с ним не согласиться. Как бы не воспевалось стремление к идеалу, оно бесконечно и недостижимо, так как идеала не существует. Не существует идеального гения. Так стоит ли обвинять кого-либо в замене способностей принципами, если сама идея о том, что есть некий всесторонне одаренный человек, способный на все, противоречит самой природе и самому пониманию человека?
Внезапно Ницше, после всей высказанной в адрес Вагнера критики, признает и другую грань композитора. Не того Вагнера, который создал нарочито и фальшиво торжественное искусство, а того, который стал ювелиром, создавшим шедевр для музыки. Впервые за все эссе Фридрих Ницше открыто признает добродетель Вагнера, его талант, его сильные стороны в творчестве. Именно актерскую натуру Вагнера Ницше признает главенствущей, и этот вывод, увы, не в пользу композитора. Ницше не принимает актеров, не принимает их искусства лгать, их стремление насильно вложить в голву нам несуществующие фантазии.
Но есть и Вагнер-актер, которого Ницше осуждает. За пафос, за тиранию, за тяжелый занавес своих произведений, за которым ничего нет.
Определение, играющее большую роль в эссе "Казус Вагнера" - вагнерианцы. Кто они? Ответ дает нам сам автор: это оцепенелые, бледные, бездыханные юноши! Романтики, не признающие свой романтизм, упивающиеся ядом собственноручно созданных иллюзий и возвеличивающие того, кто делает их лучше. Именно эти юноши и есть декаденты. Так что же такое декадентство?
Многие ученые определяют декадентство как обобщение кризисных явлений европейской культуры второй половины XIX века.
Декаденству были присущи такие явления как: уныние, пессимизм, безнадежность. Это сложное творческое явление проявилось практически во всех областях культуры и творчества. Именно из-за декадентства творчество во второй половине XIX века было наполнено субъективизмом и штампами, а именно эти штампы в оценке не только творчества Вагнера, но и в оценке творчества и культуры вообще и осуждает Фридрих Ницше.
Искусство отказалось в тот период от политической и гражданских тем. Художники-декаденты считали непременным условием свободы творчества свободу выбора темы для своих произведений. Постоянными темами являются мотивы небытия и смерти, отрицание исторически сложившихся духовных идеалов и ценностей.
Именно против декадентства и направлена критика Ницше. Он считает, что Вагнер принадлежит к декадентам и поэтому осуждает его, осуждает его творчество и его последователей.
Фридрих Ницше не признает природную способность Вагнера к музыке. Он считает, что композитор преодолел природу, отбросил законы. Стал новатором первого ранга, ввел столько нового в музыку, сколько не вводил никто. Но он превратил музыку в язык, сделал ее актерской и драматической. И Ницше осуждает этот драматизм. Осуждает элементарность музыки, стремление к непременному действию.
Он сравнивает Вагнера с Шиллером, осуждая присущую и Шиллеру, и Вагнеру бесцеремонность и презрение к миру, который они оба, как считал Ницше, повергают к своим ногам. Ницше считает, что музыка Вагнера не является истинной, но ее считают таковой его поклонники. Причем Вагнер по мнению Ницше не слишком утруждает себя детальным продумыванием и прорабатыванием сцен своих произведений. Как говорит Ницше "Ему приходит в голову какая-то сильная сцена, из нее он уже извлекает характеры...
Вагнер, вероятно, судил о "едином на потребу" приблизительно так же, как судит нынче всякий другой актер: ряд сильных сцен, одна другой сильнее, - и вперемежку много умной глупости"
Ницше обвиняет Вагнера именно в желании только произвести впечатление на публику, шокировать ее и прославить таким образом себя.
Но Фридрих Ницше осуждает не только Вагнера как автора, но и ту публику, которая готова его боготворить, прослушав его произведения. Ницше считает, что творчество Вагнера еще и слишком мифологично и героично, не имеет особенной связи с реальностью. В качестве доказательства этого тезиса Ницше приводит Парсифаля из одноименной оперы Вагнера. Ницше считает этот сюжет слишком оторванным от реальности и осуждает это. Ведь такая оторванность сюжетов произведений Вагнера является типичным проявлением декадентства. Вагнер настолько отрывает своих героев и героинь от реальности, что не позволяет героиням рожать детей! Это не вписывается в концепцию героического эпоса по Вагнеру. Ницше осуждает именно такие детали, отдаляющие произведения Вагнера от жизни. Но было бы ошибочным считать, что Ницше осуждает только Вагнера за уход от реальности. Он осуждает через Вагнера всех декадентов, которые, по мнению Ницше слишком оторваны от реальности и абсолютно не способны вести нормальную жизнь. В этом я полностью согласен с Фридрихом Ницше, ведь и сейчас, в 21 веке существуют целые субкультуры, которые пропагандируют уход от реальности и замыкание в себе или в определенной субкультуре.
Ницше критикует и Шопенгауэра, которого прежде называл спасителем Вагнера. С иронией пишет об обвинениях Шопенгауэра, брошенных миру. Пессимизм Шопенгауэра, который когда-то был так близок Ницше, теперь видится философу несправедливой фальшью, лицемерием. А Гегель? Гегель -- это вкус! Неправильно понятый Вагнером, осмелившимся представить себя наследником Гегеля.
Для Вагнера музыка -- средство, а не философия. И покорил он людей идеей, а не музыкой. Увлек за собой умы, дав им призрачную надежду на понимание. Но этой музыке не хватает легкости, грации. Нет места в истории такой музыке. Это не прошлое и не будущее -- это испорченное настоящее, символ века декадентов, торжество актерства над мелодией. Лишь став актером, обретешь успех у толпы. И подлинность не нужна, было бы притворство - признак упадочности и испорченности времени. Пусть искусство развлекает нас, спасает от скуки, дает иллюзию самосовершенствования! Не нужен вкус, забыты дарования -- дайте нам сложность, драматизм, идеал!
Ницше обвиняет Вагнера, обвиняет время, воспитавшее такого героя. Но не обвиняет его почитателей. Признает право Вагнера на благородное воздействие на умы.
Вагнер -- командир. Он командует, диктует, воздействует. Он тиран и учитель. Он превзошел всех! Он заставил всех поверить в то, чего нет.
"Приверженность к Вагнеру обходится дорого". Эту мысль Ницше развивает уже в дополнении к эссе, как бы подводя итоги своих рассуждений. В воздухе витает туман смутного понимания, он не рассеивается, но люди просто научились его не замечать. Вагнер обходится дорого, но он победил! Вагнер ослабил инстинкты! Он заставил нас забыть о препонах! Сопротивления больше нет. Так почему немцы сдались? Уж не очередной ли это признак decadence?
Отдельного рассмотрения заслуживают рассуждения Ницше о Германии и о немцах. Философ наделяет немцев особенными качествами, разделяет их с французами, наивными последователями революции. Был ли Вагнер немцем, задается вопросом Ницше. Неужели он сын этого народа? Но справедливо ли утверждение Ницше о том, что немцы - "самый отсталый культурный народ Европы"? Можно ли осмелиться так говорить, когда Германия подарил миру Шопенгауэра, Гете, Гегель, Гейне, Шиллера и многих других?
В дополнении к своему эссе Фридрих Ницше использует анафору, или единоначалие, начиная каждый абзац словами "Приверженность к Вагнеру обходится дорого". Ницше обвиняет Вагнера в том, что он стал причиной заблуждения немцев такое серьезное обвинение, несомненно, требует доказательств, и Ницше предоставляет их нам в полной мере. Разве не Вагнер отодвинул на второй план служение искусству, возведя в культ веру в недостижимый идеал? Вагнер испортил культуру, сделал музыку больной. Когда композитора не стало, на его могилу положили венок со словами "Спасение для спасителя", и кто-то сразу же добавил поправку: "Спасение от спасителя". Это звучит цинично, но разве не такой должна быть настоящая философия? Как иначе увидеть суть вещей, когда взор затуманивает мораль и этика?
Спаситель ушел. Что осталось после него?
Главный вопрос, который рождает эссе: что же такое казус Вагнера? Ницше дает ответ на этот вопрос только в самом конце. Казус Вагнера состоит в том, что Вагнер испортил искусство! Испортил вкус, покорил толпу, проник в сознание людей. И люди спокойно это приняли, покорились актеру, добровольно испортились. А все благодаря лести и иллюзиям. Человеческая природа состоит в том, что мы считает хорошим то, что дает нам иллюзию лучшей жизни. В этом и заключается казус Вагнера, оставшийся тайной для времени декадентства и обличенный Ницше. Фридрих Ницше не призывает людей одуматься. Он лишь констатирует, что время, породившее подобного протагониста, не спасти и не переубедить. Люди сами сделали свой выбор в пользу торжественного и величественного, пошли по легкому пути. Такое поведение достойно не только критики, ведь оно естественно. Но как же трудно Ницше осознавать, что люди оказались слепы к последствиям! Позволили Вагнеру, чародею и старому разбойнику, околдовать и обокрасть себя! Провозгласили его высоким стилем и предали само понятие "высокий стиль"!
Все эссе наполнено болью и переживаниями философа. Он словно больной, находящийся в бреду и пытающийся выхватить ускользающие мысли из бездны предающего сознания. Такой стиль характерен для сочинений Фридриха Ницше, но здесь мы наблюдаем не только воинственное воззвание и обличение, но личную трагедию, самоотречение. Настоящий философ не страшится одиночества, но это всегда трудно и страшно, остаться один на один со своими идеалами в условиях жестокой эпохи упадка. Тем не менее такая выдающаяся личность, как Ницше, находит в себе силы двигаться дальше, гнаться за истиной, стремиться к недостижимому совершенству.
Прочитанное эссе оставило у меня глубокое впечатление, заставило задуматься и не только проанализировать описанные философов явления, но и по-новому взглянуть на современный мир, попытаться понять логику Ницше и применить ее в собственной жизни.
казус вагнер ази, казус вагнер слушатьФридрих Ницше
немецкий
К генеалогии морали. Полемическое сочинение
Сумерки идолов
«Казус Вагнер» (нем. Der Fall Wagner) - произведение немецкого философа Фридриха Ницше. Рукопись произведения была закончена весной 1888 г. Книга была издана осенью того же года в лейпцигском издательстве К. Г. Наумана.
- 1 Фридрих Ницше о своей книге
- 2 Содержание
- 3 Примечания
- 4 Произведение на русском языке
Фридрих Ницше о своей книге
Я делаю себе маленькое облегчение. Это не просто чистая злоба, если в этом сочинении я хвалю Бизе за счёт Вагнера. Под прикрытием многих шуток я говорю о деле, которым шутить нельзя. Повернуться спиной к Вагнеру было для меня чем-то роковым; снова полюбить что-нибудь после этого - победой. Никто, быть может, не сросся в более опасной степени с вагнерианством, никто упорнее не защищался от него, никто не радовался больше, что освободился от него. Длинная история! - Угодно, чтобы я сформулировал её одним словом? - Если бы я был моралистом, кто знает, как назвал бы я её! Быть может, самопреодолением. - Но философ не любит моралистов... Он не любит также красивых слов...Произведение знаменует окончательный разрыв Ницще с Рихардом Вагнером. сочинении говорится о бесполезности и вредности творчества немецкого композитора.
Примечания
- переводе Н. Полилова: «Вагнер как явление». Также встречается ошибочный перевод «Казус Вагнера»
Произведение на русском языке
- Сборник произведений - «По ту сторону добра и зла», «Казус Вагнер», «Антихрист», «Ессе Номо», «Человеческое, слишком человеческое», «Злая мудрость». Минск, 2005, издательство «Харвест». ISBN 985-13-0983-4
| ||||||
В 1888 г. происходит необыкновенный взрыв эйфории: сначала в Турине "Казус Вагнер", затем во время последней остановки в Сильс-Марие "Сумерки идолов" и параллельно "Антихрист", после чего создание "Ecce Homo". Кроме того, в то же время, работа над "Дионисовыми дифирамбами".
Туринское письмо "Казус Вагнер" - это тщательно продуманная, блестяще написанная работа, пропитанная ядовитым и уничтожающим сарказмом. Памфлет - итог длительных и мучительных раздумий Ницше над великой проблемой падения культуры и мира, решение которой вытекает из анализа искуства, в которым Ницше выделял прежде всего музыку. «Вагнер - художник декаданса. Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье - и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается - он сделал больною музыку». Однако изумительная стилистика избиения Р. Вагнера не должна сбивать с толку; Ницше продолжал любить Вагнера, как никого, и пронес эту свою любовь даже в годы помрачения: «Я называю Вагнера великим благодетелем всей моей жизни». У Вагнера романтизм идеализирован до предела, а для Ницше романтизм был всего лишь вехой на пути к нигилизму, поэтому отмечая болезненный характер музыки Вагнера Ницше говорил о немецкой культуре вообще и использовал имя Вагнера не потому, что его музыка плоха, а потому что он прикрывает убожество своих идей - пышностью декораций и величием легенд (Кольцо Нибелунгов); с помощью грохота барабанов и воя флейт стремится заставить всех остальных композиторов маршировать за собой. Поэтому вагнерианство, стало для Ницше олицетворением неприемлимой и опасной формы проявления идиотизма и раболепия в культуре, так же как и христианство - в морали.
То, что было написано потом, принято называть "Переоценкой всех ценностей" и характеризовать как "поздний Ницше". В сущности, это и есть философия Ницше, точнее введение в так и не сформированное направление философии. Философия так и не написанная, да и едва ли она могла быть написана при таких невероятных темпах, которых только и хватило на "интродукцию". Вот как это было написано: «Последние недели я испытывал приступы диковинной инспирации, так что то немногое, чего я и не ожидал от себя, в одно прекрасное утро как бы бессознательно предстало готовым. Это вносило некоторый беспорядок и исключительность в мой образ жизни; я часто вскакивал в 2 часа ночи, чтобы гонимый "духом" набросать нечто на бумагу». Гонимый духом! Здесь психогенная формула последних произведений предстает уже диагнозом: минимум сознательности при максимуме стиля, и, стало быть, стиля, предоставленного самому себе, как бы "автопилоту" с курсом на – окончательную катастрофу, ведь именно такова, по мнению Ницше, формула «совершенной книги». Оттого стилистические роскошества "Переоценки" не поддаются иному определению, как соблазн и искушение, в сущности самособлазн и самоискушение. «Она до такой степени выходит за рамки понятия литература, что по сути даже в самой природе отсутствует сравнение».
Сочинение "Сумерки идолов" – представляют собой некий проспект или конспект философии Ницше. В нем, как бы в единый афоризм, удалось сжать содержание целой книги. Сам автор оценит "Сумерки", как «радикальное до преступления». Это блестящее сочинение написано удивительной, вплоть до сверхмастерских фокусов, стилистикой работы на немецком языке средствами языка французского. «Нет ни чего более богатого содержанием, более независимого, более опрокидывающего - более злого. Нет ни одной реальности, ни одной "идеальности", которая здесь не была бы затронута. Сумерки идолов – старая истина приходит к концу…» Именно с этого сочинения начинается уже общеевропейский резонанс философии Ницше.
В свете выше сказанного становится очевидным, что "Антихрист" и "Ecce Homo" - две последние книги Ницше, требуют особенно осторожного и критического подхода. Элемент невменяемости и распада Я свил себе в этих произведениях зловещее гнездо, и от того говорить здесь об авторстве в обычном смысле этого слова следовало бы с большими оговорками. Машина стиля! Машина, однажды заведенная, и набравшая такие обороты, что уже в любую секунду готова разлететься на куски.
Книга " Ecce Homo " - это история жизни Ницше. Однако, эта "автобиография" была написана в стиле далеко отстоящим от жанра мемуаров: «с цинизмом, который станет всемирно-историческим, я рассказываю себе свою жизнь». Книга, уже своим заглавием являющаяся бесцеремоннейшим покушением на «Распятого», была задумана как прелюдия к "Антихристу", несмотря на то, что создавалась позже; своего рода паспорт («Выслушайте меня! ибо я такой-то и такой-то») к произведению после которого мир должен был содрогнутся в конвульсиях, ведь уже эта книга завершается раскатами грома и молний против всего, что есть христианского или христианско-заразного. Отсюда и вытекает уникальная форма исполнения книги, как настоящая амальгама жанров, где словно в котле смешаны и перекипячены жанры биографии, жизни, исповеди, мифа, трагедии, сатиры, дифирамба, пророчества, интимного дневника, философии и психоаналитического протокола. По существу Ницше использует здесь обнаженность исповеди как приманку для более контрастного и фотогеничного представления себя, как человека Рока.
Произведение "Антихрист" - венец философии Ницше. Именно это произведение он определит его как «Моя переоценка всех ценностей». Исключительная значимость, которую Ницше отводил этой книге и вообще теме, вынуждала его оттягивать сроки публикации. Вот как выглядел его не осуществившийся проект: одновременный перевод книги на 7 языков и одновременный выход в свет в масштабе всей Европы, причем сразу миллионным тиражом на каждом языке. Вдумайтесь! такие масштабы (в конце XIX века) для книги с подзаголовком «Проклятие христианству» - это война! «Этого не выдержит ни один слух и ни одно зрение». И только непривзайденнейшей глухотой и потрясающим равнодушием Европы, можно оправдать тот факт, что современниками Ницше осталась незамеченной - эта уже развязанная, уже ведущаяся с катастрофическими последствиями война, где насмерть сшибались ложь тысячелетий и полуживой пенсионер, который по состоянию здоровья был вынужден с особой тщательностью подбирать не только место жительства, но и даже уровень крепости чая.
В январе 1889 г. - апоплексический удар и окончательное помрачение. После рассылки знаменитых почтовых открыток, подписанных попеременно то "Дионис", то "Распятый", Ф. Овербек вывозит Ницше в Базель, где его помещают в психиатрическую клинику. В последствии, мать заберет его оттуда, на домашнее попечение.
Позднее, в литературе много раз делались попытки истолковать жестокий душевный недуг, отравивший последнюю четверть жизни Фридриха Ницше: как праведную божественную кару за его нечестивое вольнодумство, как достойное искупление его сатанинской гордыни, а то и просто сведением к злоупотреблению «хлоралом». Он действительно заплатил безумием за героическую непокорность своей вопрошающей мысли, но на мой взгляд - великий мыслитель, поставив точку в своем жизнеописании, вдруг осознал всю тяжесть возможных последствий буквального восприятия его мыслей и понял, что именно он, искренне пытаясь помочь человечеству, положил основу грядущим кровавым событиям. Предвидя будущее, Ницше, имеющий и без того довольно плачевное состояние здоровья не смог выдержать такого сильного душевного потрясения, поэтому лишился рассудка. Непроницаемое темное облако окутало горделивую вершину его духа, а леденящий вихрь людской алчности навсегда погасил этот трепетный "прометеев огонь". Все ученики покинули Ницше, немецкие филологи объявили его человеком, умершим для науки, и даже родная сестра предала его.